Рис. 1. Религии от Будды до инопланетян
В годы «перестройки» советский идеологический монолит дал трещину. Ещё до того, как Горбачёв провозгласил эру плюрализма и общечеловеческих ценностей, вопреки официальной догме о неумолимом сокращении числа верующих в ходе строительства развитого социализма, доля религиозных среди проживающих на территории СССР перестала уменьшаться. Она стабилизировалась на уровне в 20-30 процентов среди русского населения и 40-50 процентов в мусульманских регионах.Далее в религиозной сфере произошел настоящий «ренессанс» – с начала 1990-х годов все конфессии наперебой стали рапортовать о неумолимом росте числа своих прихожан, как в своё время КПСС – о росте числа атеистов. По опросам ВЦИОМ (с 2003 года – «Левада-центра»), в 1989 году неверующими себя назвали 65 процентов россиян, а в 1993-м – только 40 процентов. В этот период произошёл основной сдвиг в религиозном сознании жителей страны. В дальнейшем доля нерелигиозных людей и атеистов продолжила снижаться: в 1997-м – до 35 процентов, в 2013-м – до 25 процентов. Так, в 2013 году на праздничную молитву по случаю Ураза-байрама в Петербурге у Соборной мечети собралось более 70 тыс. мусульман, до 8 тыс. верующих собралось в квартальной мечети в Коломягах, до 3,5 тыс. – в Апраксином дворе. И это только по предварительным данным правоохранительных органов. Одновременно был зафиксирован рост общего уровня образования верующих, увеличение доли мужчин в религиозных общинах и даже некоторое общее омоложение общин.
При этом, однако, не прибавилось религиозности у тех, кто заявил, что верит в бога – большинство назвавших себя православными продолжали быть слабовоцерковленными или на просьбу об уточнении отвечали, что считают себя «духовными» людьми, но к обрядовой стороне церкви отношения не имеют. По данным Атласа религий и национальностей РФ, публикуемого социологами объединения «Среда», только 7 процентов назвавшихся «церковными людьми» читали Евангелие и лишь 5 процентов участвовали в жизни общины. Казалось бы, именно такая ситуация должна была бы стимулировать работу целой армии «научных атеистов», воспитанных в СССР.Этой работы нет (да и сами «научные атеисты» куда-то исчезли), зато активность религиозных деятелей возросла многократно – они уже не довольствуются проникновением во все поры социального организма, они пытаются везде диктовать свою волю, притом, не без успеха. Так, летом 2013 года кто-то из военных священников Черноморского флота «выразил неудовольствие» присутствием на праздновании Дня ВМФ Нептуна и русалок и ... руководство флота заверило, что на следующем торжестве никаких Нептунов и русалок не будет, так как «языческим персонажам, отсутствавшим во время Всемирного потопа на борту Ноева ковчего, не место и на празднике православного морского воинства». Вот так! Не больше и не меньше! Правда, на флот призывают не по вероисповеданию, а по здоровью, но какое это имеет значение!
В первые двадцать лет после революции государство вело борьбу с церковью как с идеологическим институтом, ведь «две конкурирующие идеологии не могут существовать вместе, а коммунизм даже в виде социализма – это такая же эсхатология, только в секуляризированном варианте, что и религия», рассуждает религиовед, доктор политических наук Мария Мчедлова.В военный и послевоенный период, правда, отношения православной церкви и государства уже пережили некоторый ренессанс – в годы войны «произошёл перелом по отношению к церкви, и высшее руководство, обратившееся к церкви за помощью, такую помощь получило», говорит Мчедлова. С согласия Сталина был восстановлен институт патриаршества в Русской православной церкви, а сотни епископов и тысячи священников были выпущены из лагерей. Но с приходом к власти Никиты Хрущёва советское государство вновь делает ставку на антиклерикализм. «При Хрущёве начинается вторая волна преследования церкви. В газете “Правда” в конце июля 1954 года появляется знаковая статья “Шире развернуть научно-атеистическую пропаганду”, термин “антирелигиозная пропаганда” заменяется на “научно-атеистическую пропаганду”», – говорит профессор и заведующая кафедрой философии религии и религиоведения философского факультета СПбГУ Марианна Шахнович, дочь советского историка религии Михаила Шахновича.
Логика этой замены связана с тем, что на смену непосредственной борьбе с религией был поставлен синтез антирелигиозной критики и пропаганды науки. Сам термин «научный атеизм» появился по аналогии с понятием «научный коммунизм». До Маркса, рассуждали в партии, атеизм был ненаучным, попросту отрицающим существование бога, бессмертие души или предопределение, начиная же с Маркса он стал научным, потому что марксизм – это научное учение, а атеизм является частью его материалистической методологии.То есть атеизм становился научным по причине своей принадлежности марксистскому мировоззрению. «Марксистская социология религии отделяется от немарксистской как научная от ненаучной: до марксизма и вне марксизма не было и нет научной социологии, включая научную социологическую теорию религии», – описывал ту ситуацию в одной из своих постсоветских работ крупнейший советский социолог религии Виктор Гараджа.
Окончательное оформление такого подхода довершили два постановления ЦК КПСС 1954 года – «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах её улучшения» и «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения». Они оперировали понятием «научно-атеистический» в том смысле, что «научный атеизм – это не какая-то идеологически или политически-конъюнктурная вещь, а закономерное следствие изменившегося образа жизни, общества, культуры, то есть имеющее глубинные основания в советской жизни, обоснованное, а значит, научное», – рассуждает доцент той же кафедры М. Смирнов.Происхождение термина несколько запутанно – он однозначно использовался и до 1954 года, но широкого распространения не получил. Похоже, что термин «внедрил» бывший главред газеты «Правда», академик и глава идеологической комиссии ЦК Леонид Ильичёв, опираясь на выражение, заимствованное из учебника 1945 года по истории философии директора Высшей партийной школы Георгия Александрова. В классических марксистских текстах это понятие ни разу не упоминалось, но логическим образом выводилось из наследия Маркса и Энгельса.
Как толкует этот термин «Философский энциклопедический словарь», изданный в 1983 году под редакцией Леонида Ильичёва и других, «Разработанное Марксом и Энгельсом материалистическое понимание истории привело к выработке научных взглядов на религию как социальное явление, возникновению научного атеизма». Говоря расширительно, научный атеизм понимался как марксистское отношение к религии, основанное на историческом и диалектическом материализме, которое выражается в выяснении гносеологических и социальных корней религии, её роли в обществе. «Абсолютно всё это придумано в 1960-е и позже в Институте научного атеизма, причём конкретными людьми – у Маркса и у Ленина ничего подобного (например, “позитивного атеизма”) не было», – поясняет Шахнович.Классические марксисты воспринимали атеизм как черту материализма, в принципе, ничем не отделённую от этой мировоззренческой системы, но и не тождественную ей. Атеизм как отрицание трансцендентного начала при этом понимался как явление временное – вместе с религией должен был отмереть и атеизм, оставив лишь чисто материалистическое понимание окружающего мира (что, в самом деле, вполне логично: ведь нельзя отрицать то, чего уже нет). А вот прилагательным «научный» следует заняться особо.
Вообще в 1950-1960-е годы слово «научный» проникало в очень многие стороны жизни – говорили: «Наука доказала, что ...». Апелляция к науке была убедительной для массового сознания. Когда использовалось слово «атеизм», все понимали, что это что-то из безбожия, когда прибавилось слово «научный» – это получило дополнительный смысл. Отсюда и «научный марксизм», и «научный коммунизм». Иначе говоря, понятие «научный» было расширено в угоду политическим целям. Сменились политические цели, исчез и «научный атеизм» и его проповедники. Такова цена произвола в обращении с понятиями и обозначающими их терминами.Поэтому прежде всего нужно разобраться понятием «наука» и его производными. Наиболее прозрачно это понятие выглядит именно в русском языке: буквально, это всё то, чему можно научить – знания об окружающем мире (включая ноосферу), умения их применять, навыки практического применения знаний и умений. В этом смысле «учёный» – человек, которого всему этому «научили», способный изученное использовать, передавать другим, учить их, но совсем не обязательно способный «добывать» новое (те же знания, умения, навыки).
Необходимым, но совсем не достаточным условием «добычи нового», конечно, является хорошее представление об уже известном, по крайней мере, в области «добывания» (хотя бы для того, чтобы отличить новое от уже известного и «не изобретать велосипед»). Иначе говоря, «добытчик» («исследователь», «познаватель», «промыслитель») обязательно должен быть обучен (то есть быть «учёным», пусть даже и не дипломированным), но вот «учёный», даже с несколькими дипломами, совсем не обязательно может стать «добытчиком». Примеров тому в гносеологии более чем достаточно. И вот здесь-то проявляется значение формы и метода обучения, формирующего, в конечном счёте, методы сбора и обработки информации у обучаемого.Казалось бы, технология обучения и учебный процесс отрабатывались веками, но есть существенное различие в преподавании так называемых «естественных» и «гуманитарных» наук: критерием истины в первых считается факт, а критерием во вторых – авторитет «классиков». Подобный подход формирует у учеников существенно различное отношение к источникам информации: для «естественников» это эксперимент, а для «гуманитаров» – учитель, «гуру», тем более, учитель учителя и так далее в глубь веков.
Это отнюдь не означает «второсортность» гуманитарных наук – просто гуманитариям несравненно сложнее ставить эксперименты, поэтому появляется соблазн использовать для доказательства ссылку на авторитет. В итоге «физики» оказываются гораздо более «иммунны» к религиозной пропаганде (требуют фактов), чем «лирики», приученные к вере в авторитеты. Ведь, по сути, и Аристотель, и Христос (а возможно, и Будда) исторические личности, почему бы и не верить Христу (или Магомету), если его учили верить Марксу.Отношение автора статьи к «научному атеизму, научному марксизму, научному коммунизму» иллюстрировано рис. 1. Всех их объединяет между собой и с различными религиозными учениями метод: очередной «пророк» указывает пастве на предмет своего «учения», а паства принимает его слова «на веру», не требуя доказательств, сомневающихся же объявляют «Фомами неверующими» (и ещё хорошо, если только объявят, а то ведь могут и в медном быке зажарить, и на костре сжечь, и в рудник сослать, и, наконец, просто расстрелять!)
Здесь существенно, однако, то, что в середине прошлого века все религии (и не только в СССР) находились в упадке. Это было время успехов естественных наук (атомная энергия, выход за пределы Земли и т.п.) с господствующими в них критериями истинности (факты, факты и ещё раз факты). Затем «лирики» стали постепенно побеждать «физиков», начался процесс гуманитаризации общества с верой в авторитеты, и на этой волне стали оживать всевозможные религии, вплоть до уфологии и различных мистических течений.Всё это уже бывало и прошло, пройдёт и новый религиозный всплеск. Беда в том, что физике, этому краегольному камню естественных наук, для экспериментов стало требоваться всё более дорогое и сложное оборудование, фарадеевских «верёвки, палки и слюны экспериментатора» уже не хватает. Поэтому всё чаще ставятся «мысленные» и «математические» эксперименты и исподволь укореняется вера в авторитеты (например, и СТО, и ОТО сейчас держатся на вере в Эйнштейна), а самое опасное – в качестве критерия истинности в роли факта всё чаще выступают математические уравнения. Но ведь математика всего лишь мощный логический аппарат, конечно, мощнее логики Аристотеля и Птолемея, но по-прежнему лишь продукт мысли, а отнюдь не факт.
В
оглавление